Итак: не воспрещается верить ни в душу, ни в бессмертие души,— но есть
страшный и, кажется, никем еще не поставленный вопрос (думал
Граф, сидя в пивной): не сопряжен ли переход души в загробную
жизнь с такою же возможностью случайных помех и превратностей,
какая подстерегает человека при его земном рождении? Не
содействует ли успешности этого перехода принятие во время
жизни тех или иных (но каких именно?) психических или даже
физических мер? Как угадать, чем запастись, что накопить, чего
избегать? Не является ли религия (рассуждал Граф, сидя в
опустевшей, темнеющей пивной, где уже стулья, зевая, ложились на столы спать), религия, развешивающая иконы по
стенам жизни, не является ли она вот такой попыткой создать
благоприятственную обстановку,— точно так же, как, по мнению
иных врачей, фотографии миловидных и упитанных младенцев,
украшая спальню беременной, отлично действуют на плод? Но даже
если нужные меры приняты, даже если известно, почему Икс
(питавшийся тем-то и тем-то— молоком, музыкой, мало ли чем),
благополучно перешел в загробную жизнь, а Игрек (питавшийся
чуть-чуть иначе) застрял и погиб,— нет ли еще и еще
случайностей, которые могут произойти уже при самом переходе,—
напортить, помешать,— вот, ведь, звери, да и люди попроще,
отходят в сторонку, когда приближается их час,— не мешайте, не
мешайте трудной, опасной работе, дайте мне спокойно разрешиться
бессмертной моей душой...
Все это удручало Графа, но еще подлее и ужаснее была
мысль, что будущего века нет, что человеческая жизнь лопается
так же непоправимо, как пузыри, которые пляшут и исчезают в
бурной бадье под пастью водостока.
©Набоков
